В далеком 1961 году 16-летний Евгений Петросян отправился покорять Москву и уже через год вышел на профессиональную сцену. 50 лет спустя самый известный комик российской эстрады привез в Таллинн свой сольный бенефис...
Евгений Петросян: я читаю сигналы публики, как азбуку Морзе
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Говорят, комики в жизни часто бывают людьми суровыми и хмурыми, если не сказать желчными. Если это и так, Евгений Ваганович – исключение: во время интервью он весел и жизнерадостен. Хотя журналистов, по его словам, побаивается – слишком часто артисту приходилось от них страдать.
– Всегда интересно, над чем смеются те, кто смешит других. Что именно вы цените в юморе?
– Я не такой большой оригинал, как может показаться издали. Я смеюсь над остроумной фразой. Она может быть не очень смешной, но если в ней есть внутренняя ирония, я получаю удовольствие. А идеальный юмор для меня – когда и остроумно, и смешно. Когда шутка гармонична, когда она не просто пытается смешить, но еще и осмысливает жизнь. Юмор – это ведь метод мышления, причем парадоксальный. Есть другой метод мышления – всерьез. Юмор – это комментатор жизни, и если этот комментарий, выраженный в художественной форме, совпадает с моим пониманием, это доставляет мне радость.
– А над чьими шутками смеетесь вы сами? Я знаю, что вы цените Чарли Чаплина...
– Чаплин для меня – самый большой авторитет в этом виде искусства... Мое поколение артистов, а их немало, – мы все, если позволите отсылку к Гоголю, вышли из костюма Аркадия Райкина. Это был наш кумир, человек, который не просто сформировал профессиональную советскую эстраду, но и научил нас художественному поиску эстрадных приемов. Для нас это был безупречный авторитет. Незадолго до его ухода мы сидели в Министерстве культуры – я был членом худсовета по эстраде лет 20 или 25, – он ждал машину, мы говорили о проблемах эстрады, и вдруг я ему сказал: «Аркадий Исаакович, вы были моим кумиром с самого раннего детства. Если бы не вы, я бы, наверное, не стал артистом...» Он так растрогался: «Да что вы! Не может быть!» Я никогда не думал, что такому великому человеку нужны слова благодарности, признания. Теплые, нормальные человеческие слова. Я рад и счастлив, что успел ему это сказать.
Как закалялась сталь
– Готовясь к интервью, я узнал о том, что вы репетировали с Гайдаем роль Шурика в «Операции “Ы”»...
– Да, а потом я от этой роли отказался. Репетиция – это ведь уже следующая стадия после фотопроб... Мы не знали тогда, на какой фильм пробуемся. Мы знали, что будет сниматься комедия режиссера Гайдая. Мы видели его фильм «Пес Барбос и необычный кросс». Но никто не думал, что эта комедия станет знаковым фильмом. Недавно я встречался с актрисой Натальей Селезневой, которая играла, как вы помните, в «Операции “Ы”». Мы с ней как раз об этом говорили... Во время репетиции сцены я понял, что из себя представляет мой будущий герой, и сказал режиссеру: «Шурик – лирический образ, а вовсе не комический!» Я же хотел быть именно комиком. Гайдай меня уговаривал: «Вы подойдете! Если вы – комик, найдите комические краски! Вы влюблены в эту девочку, но все делаете неуклюже и пытаетесь что-то нелепо исправить. Пролили воду на стол – выпейте ее пока она не видит...» А я вдруг произнес: «На эту роль есть другой артист! Демьяненко! Он только что сыграл в фильме “Карьера Димы Горина”. Вот он - вылитый Шурик!» Правда, он не совсем подходил по возрасту... Демьяненко был старше меня лет на десять, а Шурик, ведь, студент, значит, я по возрасту подходил больше.
– Вы не жалели никогда, что отказались?
– Нет. Больше того, Наташа Селезнева правильно сказала: «Судьба бы у тебя была другая». Какая-то неведомая сила меня вела. И предупреждала. И ставила на место. В 1965 году Юрий Завадский приглашал меня в Театр Моссовета. Причем не просто так, а на условиях дебюта. В советские времена это было просто немыслимо: выбирай любую роль, тебя введут в спектакль, худсовет посмотрит, как ты играешь, и определит твое место в театре... Я уже репетировал три роли – но Утесов меня отговорил.
– Вы работали с Утесовым пять лет. Чему научил вас Леонид Осипович?
– Мне повезло в жизни, и это не моя заслуга – моими учителями и друзьями были все великие артисты того поколения. Не просто учителя – старшие товарищи. Так сердечно они ко мне относились. Они учили меня пониманию искусства. Я был еще очень молод, а мне ставили номера Рина Васильевна Зелёная, Мария Владимировна Миронова, Лев Борисович Миров. Райкин в 1963 году пришел ко мне на концерт и потом полтора часа давал наставления. А в 1964 году меня пригласил к себе Утесов, и я стал конферансье в Государственном оркестре РСФСР. Но я с самого начала вел концерты на центральных площадках Москвы, и за год до того Утесов увидел меня ни больше ни меньше во Дворце съездов. Из пяти лет, что я у него работал, два с половиной года мы с ним играли всякие сценки. А когда я играл сольно, он сидел за кулисами, слушал меня и потом давал советы. Я, естественно, не все принимал из того, что он говорил. Что-то просто забрасывал себе на «чердак» подсознания на будущее. Он считает так, я считаю так, надо это проверить... То время, годы с 1964 по 1969-й, я считаю своей академией. Вы представьте себе условия выступления: я стою у микрофона. Сзади сидят двадцать четыре музыканта – острословы, злюки, запрограммированные на иронию, на подколы, как теперь молодежь говорит. Если ты что-то сделаешь не так, сзади обрадуются, начнут комментировать... А сбоку сидит Утесов и смотрит на тебя. Впереди зрители. И вот в таких условиях попробуй не иметь успеха!
– Так закалялась сталь?
– Именно. В условиях такого напряжения мускулы наращиваются быстрее. Тебе не дают расслабляться!
«Не сдамся. Не надейтесь!»
– Ваши монологи, если судить по телепередачам, подчеркнуто аполитичны. В них есть социальная сатира, но нет политики...
– А вы приходите ко мне на концерт – там и узнаете, насколько мои шутки аполитичны. (Смеется.) Политика в них есть, но в определенной дозе. И, кстати, на концертах в Эстонии доза будет уменьшена. Я не считаю возможным долго муссировать политические темы моей страны, когда выступаю в другой стране. Это некорректно – так же, как если бы я начал вмешиваться в политическую жизнь этой страны. Здесь есть этический момент, и он должен быть – без этики мы далеко не уедем.
– У вас есть прекрасный монолог «Утомленные солнцем», где герой говорит с тоской о том времени, «когда мы проскочили коммунизм». Вы испытываете ностальгию по советской эпохе?
– Нет. Этот герой ущемлен современной жизнью, а таких людей очень много, и это надо понимать. Они не знают, как им сейчас существовать, и с их точки зрения мы и правда проскочили что-то очень важное. Дело не в коммунизме, коммунизм – утопия, это все понимают, но что-то главное мы все-таки проскочили... «Утомленные солнцем» – это абсолютно сострадальческий монолог. Это искренний крик. Это, если хотите, сигнал SOS. Мечта, которая реализовалась то ли в подсознании героя, то ли во сне, то ли в том недоразумении, которое описывается в монологе, – мечта, чтобы все вернулось на круги своя, – это и есть художественное осмысление тех подсознательных процессов, которые происходят в сегодняшнем человеке.
– Если вы сами не испытываете ностальгии, как вам удается столь точно его играть?
– В отличие от моего героя, я не растерян внутренне. Я знаю свое дело – и знаю, как его делать в нынешних условиях. Конечно, условия изменились, стали жестче, и многое в моем деле проигрывает сейчас той эпохе. Концертное дело сейчас переживает не лучшие времена... Но я – человек активный и не даю себе поводов сдаваться, не решать проблемы, а разводить руками, жаловаться, как все трудно. Я не сдаюсь. И не думаю сдаваться. И не надейтесь!.. Однако дисгармонию я чувствую. Тогда дисгармония была одна, сейчас другая, и не надо говорить, что тогда было хорошо, а сейчас плохо, или наоборот. Пусть мы с героем разные, но нас обоих нервирует дисгармония, и мы хотим гармонии. Наши состояния и желания схожи. Противопоставления тут нет...
– И все-таки вы понимаете своих героев глубже, чем на уровне эмоций.
– Не буду приписывать себе все лавры: у монолога есть автор, он все это прочувствовал. А я выбрал этот монолог, вошел в образ, я внутри этого человека – на сто процентов. Хотя костюм я не поменял, я стою на сцене в хорошем костюме, поверьте мне... Это и есть актерство. Как становятся Ричардом Третьим? «В роли Отелло придушу за милую душу, а в жизни – пальцем не трону!» (Смеется.) А еще мне кажется, что я чувствую публику. Чувствую ее сигналы, если так можно выразиться. Сигналов она посылает много, а я их читаю как азбуку Морзе: нравится – не нравится, смешно – не смешно, согласен – не согласен. Если вы сопоставите эти сигналы с мыслями, на которые реагируют зрители, у вас сложится мозаика настроений, мироощущений, недовольств... Все это начнет оживать. И когда актер все это слышит, когда он понимает обратную связь и старается ее не терять, тогда он становится счастливым человеком. Счастливым во взаимоотношениях со зрителем. Как Конфуций сказал: счастье – это когда тебя понимают. За много веков до знаменитого фильма сказал!
Кстати
В СССР дисгармония была одна, сейчас другая, и не надо говорить, что тогда было хорошо, а сейчас плохо, или наоборот...
Справка «ДД»:
Евгений Ваганович Петросян родился 16 сентября 1945 года в Баку. В 1961 году приехал в Москву, мечтая стать актером, окончил ВТМЭИ.
На профессиональной сцене выступает с 1962 года. С 1964 по 1969 год работал конферансье в Государственном оркестре РСФСР под руководством Леонида Утесова, с 1969 по 1989 год служил в Москонцерте. В 1985 году окончил отделение режиссеров эстрады ГИТИСа. Заслуженный артист РСФСР (1985), народный артист РСФСР (1991).
Прославился как исполнитель юмористических монологов и режиссер-постановщик многочисленных спектаклей.