ИНТЕРВЬЮ ⟩ Артур Смольянинов не отказывается от мечты вернуться домой

Артур Смольянинов Фото: DW

Актер и музыкант Артур Смольянинов, признанный в РФ «иноагентом» и заочно арестованный за «фейки об армии», рассказал #вТРЕНДde о жизни и творчестве в эмиграции, об отношении к русской культуре и общении с украинцами.

Актер, театральный режиссер и музыкант, признанный в РФ «иноагентом» и заочно арестованный за «фейки об армии», с самого начала открыто осудивший войну РФ против Украины, Артур Смольянинов, в интервью программе DW #вТРЕНДde рассказал о своем опыте жизни за границей, о том, как продолжать заниматься творчеством, чего категорически не стоит делать эмигрантам, и каким будет «похмелье» россиян.

Константин Эггерт: Творчество за границей - вам лично это тяжело, легко, по-новому?

Артур Смольянинов: Эта тема для меня одна из ключевых сейчас, на данном этапе жизни - так естественным образом сложилось. Собственно, поэтому я и создал свое комьюнити, пытаюсь создавать, вернее, в самом начале пути. Комьюнити, которое как раз будет помогать людям творческим, оказавшимся в похожей со мной ситуации, но не обладающим такими исходными стартовыми позициями, как у меня. Когда уехал, у меня был какой-то определенный медийный ресурс, люди меня знали. То есть, я приехал не совсем в никуда, меня знали, мне очень быстро помогли, люди стремились мне помочь. И это был в определенной степени boost (поддержка - в переводе с английского). Это было, конечно, сложно и продолжает быть сложно, но, тем не менее, гораздо легче, чем для тысяч и тысяч других, не менее талантливых людей, просто менее известных, чем я. То есть, я продолжаю свою творческую жизнь. Я уже успел и в латвийском кино сняться. Вот еще какие-то проекты есть. Я не жалуюсь на отсутствие, скажем так, востребованности, но, тем не менее, этого все равно в процентном соотношении меньше, чем было, конечно.

- Меньше, чем было в России?

- Да, конечно, безусловно, меньше возможностей, меньше просто аудитория - отсюда меньше всего. Меньше заработок, и так далее, и так далее. Это не то, чтобы большая проблема, это констатация того, как это есть.

- Извините, это точно будет интересно людям. Конечно, не вдаваясь в детали. Ну, скажем, в сравнении с тем, что вы зарабатывали в России, насколько меньше зарабатываете в процентах?

- В три раза меньше.

- В три раза. То есть, 30% того, что было?

- Ну, примерно так, да. Но для меня это никогда не было как-то особенно важным. Поэтому и сейчас, в общем, не могу сказать, что это существенный фактор. Но опять же, я понимаю, что мой случай, он в достаточной степени исключительный. Я понимаю, если спросить: а в целом как? Я думаю, что людям очень сложно. Просто не думаю, а знаю. У меня много знакомых и художников, и музыкантов, в том числе и актеров, которые не менее талантливы, но просто не обладают изначально таким медийным ресурсом. Им сложно. Им сложно адаптироваться, сложно быть востребованными и так далее.

- А что делать в этой ситуации?

- Я думаю, что надо искать. Выхода нет, есть только вход, а до входа надо дойти, в него надо стучаться очень громко. Здесь есть рецепт только один. Мир не без добрых людей, но, тем не менее, рассчитывать на это нельзя. Рассчитывать надо только на себя. И царапаться, грызться, пробиваться, бороться. Это, в общем, такая игра на выживание. Это нужно осознавать, это нужно понимать и нужно бороться, бороться, бороться, бороться.

- Есть довольно много богатых людей, уехавших из России. А к ним надо обращаться или это ставит в какую-то зависимость, как это было в России?

- Хороший вопрос. Я считаю, что, с одной стороны, однозначно да. Потому что тут не до политеса, что называется, не до жиру, быть бы живу. Просить нужно у всех, напоминать о том, что существуешь, нужно всем - и каждый день, как можно чаще, потому что иначе просто про тебя забудут или не вспомнят даже. Но, тем не менее, это хороший вопрос, потому что у него есть обратная сторона. Потому что вроде бы, когда тебе помогают, ты как будто бы становишься должен, да? Будто попадаешь в зависимость. Но, я считаю, что о таких вещах договариваются на берегу. Это очень зависит от того, как ты себя поставишь.

- То есть, изначально, договариваясь, говоришь: «Но не ждите от меня вот этого»?

- Ну, просто какие-то вещи нужно проговаривать, а какие-то вещи нужно даже не проговаривать, а чувствовать. Потому что люди разные. Кому-то я позвоню и кому-то я звонил уже и просил, и мне помогали, а кому-то не позвоню, потому что чувствую, что не надо.

- Вы упомянули, что снялись в кино в Латвии. Вот, скажем, язык надо учить эмигрантам? Это обязательно?

- Однозначно. Это первое, что надо делать. Язык - это вообще первый ключ от всех этих дверей. Первый ключ всегда. Это поможет твоей адаптации, это поможет твоему пониманию вообще, где ты находишься, и это поможет тебе перемещаться в реальность, в действительность. Потому что если ты замыкаешься в своем пузыре, живешь прошлым, и все время твой внутренний взор направлен туда, назад, или в мечту о том, как ты вернешься, то здесь и сейчас у тебя будет все утекать сквозь пальцы, тебе будет сложно себя мобилизовать на какие-то действия.

- А от мечты вернуться трудно отказаться. Это очень...

- Я понимаю, не надо отказываться, просто это очень сильная энергия, ее нужно просто повернуть на пользу себе. Ее надо использовать, как источник энергии, как розетку. И язык вообще очень хорошо развивает голову. В принципе, это полезно для остроты мышления. Для когнитивных функций. И потом это просто дело, которым ты занят. Это тоже хорошо, не дает тебе куда-то впадать, в какие-то прострации, проваливаться в какую-то депрессивную пропасть. И в третьих, это твой ключ для входа в тот монастырь, в который ты приехал. Это чужой монастырь со своим уставом, и с другим уставом. И для того, чтобы в него войти, ты должен понимать, на каком языке здесь разговаривать. Более того, язык это же не только ключ к людям, это еще ключ к культуре. А культура - это вообще лучший эксперт того, что здесь происходит, куда ты попал и что здесь за люди живут. Даже если ты выучил два или три слова, четыре, пять, особенно в таких маленьких и моноэтнических странах, как балтийские страны, это очень ценится. Когда ты, даже еще не умея, но уже пытаешься. Я это по себе знаю. Люди открываются, они просто даже от двух слов начинают улыбаться. Они рады, что ты делаешь шаги навстречу, и они делают шаги тебе навстречу. И хотят больше тебе помочь и откликнуться. Так что надо обязательно учить язык, тут нет даже вопросов.

Константин Эггерт во время интервью с Артуром Смольяниновым Фото: DW

- Но одновременно очень много жалоб, например, что к ряду российских творческих людей, артистов, людей культуры относятся плохо. Вон там Чулпан Хаматову прогоняли с каких-то площадок, там подозрение в недостаточной поддержке Украины и так далее. Как к этому относиться?

- Я все это читаю только где-то. А в жизни с этим не столкнулся.

- То есть к вам исключительно хорошее отношение?

- Я ни разу на себе такого не испытал. Нет, есть отдельные как бы радикалы, они есть везде, и их голос, как правило, довольно громко звучит, особенно сегодня. Потому что это конъюнктура, медиа-конъюнктура, в первую очередь. Но на земле вообще все иначе. На земле живут люди, которые хотят мира, люди не хотят ссориться, люди не хотят воевать, люди не хотят конфронтации, люди хотят быть вместе, обогащаться и что-то создавать. Поэтому эти голоса есть, они всегда слышны, потому что они как бы яркие, категоричные, понятные, простые, но их минимум, во-первых. Во-вторых, что касается Чулпан, напомню, что да, тут были какие-то инциденты, что где-то один раз там их попросили в Национальном театре не играть. Но их же не попросили уехать из Латвии, они переместились просто в другое пространство. Да, это было сложно, скажем так, это было такой точкой напряжения. Но, тем не менее, это был единичный случай. А так Чулпан Хаматова является, например, актрисой года в Латвии. В прошлом году она была актрисой года в Латвии. Но если бы так плохо относились к Чулпан или вообще к российским артистам, к русской культуре, хотели отменить, наверное, это не было бы так. Много шума из ничего, но реально серьезного повода, что как-то это выстраивается в какую-то тенденцию, я не вижу.

- Периодически возникают какие-то проекты, которые делают совместно россияне и украинцы. Нечасто, но бывают. У вас есть примеры особо удачных? И нужно ли их вообще делать? Потому что некоторые вам скажут, что это искусственное, все равно это не лечит рану.

- Это вообще не искусственно. Знаю по себе. Я не могу на память вам привести какие-то удачные проекты. Они есть наверняка. Просто не хочу быть голословным. Не то, что нужно, это происходит естественным образом. Я не согласен с теми, кто говорит, что это искусственно. Просто потому, что, например, ко мне уже не один и не два, и не три раза приходили разные люди из Украины с предложением творческого сотрудничества. И что-то, может быть, скоро получится. И в этом нет вообще ничего искусственного, потому что, ну, как бы, мы не просто говорим на одном языке… А мы говорим на одном языке. Нравится это кому-то или нет. Даже если украинцы говорят по-украински, я все равно их понимаю. Я понимаю все, что они говорят, они понимают все, что говорю я. Мы, нравится кому-то это или нет, мы из одного культурного пространств, несмотря на…

- Ох, прилетит вам, как выдадим интервью в эфир…

- …Несмотря на то, что у Украины, безусловно, есть и свое, конечно, уникальное культурное пространство, культурный код. Но, тем не менее, это данность, и это естественная тяга друг к другу. Особенно сегодня, я думаю, на этом этапе у них к нам, чтобы почувствовать, что есть русские не кровопийцы, не людоеды, не «орки». Что есть живые, нормальные русские люди, которые не поддерживают войну, которые против войны, которые за Украину, за украинцев, за их свободную, счастливую, спокойную жизнь. Чтобы от них просто отколупались с той стороны. А у нас, соответственно, к ним тяга точно такая же, чтобы дать им понять, что мы есть и мы друзья, и мы братья, и мы сестры. Что мы не все такие, в том числе и те, кто остался там, по ту сторону границы, что там тоже много людей, которые чувствуют, как мы, но почему-то не могут по той или иной причине это сформулировать, это озвучить.

Константин Эггерт беседует с Артуром Смольяниновым Фото: DW

- Боятся.

- Ну, это понятно. Так что этот процесс есть и будет продолжаться. Можно запретить Раде или Думе голосовать или там сказать, как голосовать. Можно запретить каналы, можно запретить официально язык, но людям нельзя запретить любить друг друга и общаться так же, как и ненавидеть друг друга людям запретить нельзя. Можно все что угодно, кроме запретить испытывать чувства и думать.

- Вскоре после переезда в ряде интервью вы говорили о том, что у вас ощущение, как я вас понял, что не просто Путин несет ответственность за эту войну, а несут ответственность за эту войну те, кто ее поддерживают, как минимум, в России.

- Я считаю, и я сформулирую этот еще раз, что ответственность, в первую очередь, всегда несут люди, у которых есть власть и ресурсы, которые принимают решения. Во всяком случае, я очень хорошо понимаю, как отравить сознание человеку простому, который живет в адской глуши и в жутком безденежье. Я очень хорошо понимаю это - очень легко и быстро. Одобрять это нельзя, невозможно. Но, тем не менее, эти люди до определенной степени такие же жертвы, как и многие другие такие же жертвы режима. Просто цена другая, они другую цену платят. Может быть, они этого не осознают, но придет и расплата, придет и похмелье, придет и осознание того, что все это было ужасно, я не сомневаюсь. Но эти люди пассивны, они идут за вожаком, им так проще. Это нормальный человеческий инстинкт. За инстинкт никого нельзя осуждать. Другое дело, вопрос к вожаку, куда он стаю повел? Поэтому, я считаю, что ответственность, в первую очередь, лежит на людях, непосредственно принимающих решения и говорящих вот прямо здесь и сейчас.

- Вот вы говорите похмелье будет - какое оно будет?

- Не знаю, не знаю. Вы говорите о суде истории. Но это история и этот приговор из будущего. Я не могу так далеко вперед заглянуть и сказать, что будет, какое будет похмелье… Тяжелое будет похмелье, тяжелое, болезненное… Это такое отравление, тяжелое отравление организма, отравление перманентной ложью. И это такой дурман - просто дурман лжи. Это сродни тоже, наверное, наркомании и алкоголизму. И нужен здесь точно такой же rehab, точно такая же реабилитация. Телевизор - страшная штука. И все эти штуковины, они вызывают серьезную зависимость. Слушайте, когда началась война, 24 февраля, у меня был дома телевизор. Ну, чтобы смотреть мультики, еще что-то. Я никогда в жизни не включал каналы. Но тут я включил канал «Россия 24» - просто чтобы понимать, что там они, как они это формулируют? Я вам скажу, что даже я со своим критическим мышлением и довольно высоким уровнем сопротивления, даже я на третий день поймал себя на мысли: а, может быть...

- Может быть, что-то тут и есть.

- Может быть что-то в этом есть. И главное, что эта мысль появляется подспудно. Ты не можешь ее контролировать. Она как какой-то дымок начинает подниматься у тебя в затылке и вот так начинает распространяться. Потихонечку, потихонечку начинает так туман все заливать. Вот месяц в таком режиме. А тут 20 лет с лишним.

Видео: Интервью Артура Смольянинова программе «Кто вам платит?»