Борис Гребенщиков о том, что ждет Россию и когда он сам сможет вернуться в Петербург

Борис Гребенщиков играет на улице в Таллинне. Фото: Konstantin Sednev

Если бы военные действия можно было остановить силой музыки, БГ бы их остановил. Но чудес не будет, а музыку нужно записывать. И говорить о главном и очевидном, а потому — особенно запретном. Говорим мы в Париже, куда Гребенщиков приехал из Лондона показать свои картины и устроить для всех желающих «квартирник» в мэрии шестого округа, пишет novaya.no.

Играть в России — об этом сейчас даже думать бессмысленно. Как и о помпезном юбилее «Аквариума». И слава богу, говорит БГ, имея в виду юбилей, который был в июле.

— «Аквариуму» 50 лет?! Это не значит, что «Аквариума» больше нет: он сохраняется как виртуальная группа, которой он был всегда. Мы были виртуальной группой, ещё когда записывали «Треугольник» и «Табу» (альбомы 1981 и 1982 годов). Есть два типа групп: одни состоят из конкретных людей, и именно из них; а есть те, что играют музыку, которую никто другой сыграть не может, и неважно, кто именно сегодня играет, — важно, какая музыка играется. «Аквариум» для меня — группа второго типа. Если в какой-то песне там не будет меня — и слава богу.

Новый альбом, который мы пишем уже полтора года, — это будет «Аквариум». А концерты мы играем под названием «БГ+» — c теми людьми, которые могут в данный момент приехать в данный конкретный город.

При существующем сейчас положении дел «Аквариум» на сцене появляться не будет.

— А как вы будете заканчивать альбом? Потому что ведь половина группы — в России, половина — не в России.

— Альбом пишется во многом виртуально. И все альбомы «Аквариума» за последние лет тридцать всё равно записывались с огромным количеством приглашённых гостей. А тут я ещё сделал так, чтобы были удивительные гости на каждой песне, потому что всё-таки… Все-таки 50 лет. 

— Кто из удивительных?

— Я не хочу сейчас раскрывать карты. Но для меня главное, чтобы эта музыка была сегодняшняя, чтобы это был «Аквариум», и чтобы этот альбом отражал то, что есть сегодня. Не то, что было вчера, и не то, что было завтра.

— Есть в этом альбоме песни, написанные уже после 24 февраля?

— Есть несколько, которые написаны после, но говорить, какие, я не буду. Потому что есть ещё песни, которые были записаны задолго до — и они всё равно, зараза… в общем, в них всё уже сказано. Как это происходит, я не знаю.

— Вы сейчас не поедете в Россию ни при каких условиях (пока существует нынешняя власть)?

— Пока всё так, как есть, я там находиться не смогу. Но мою «русскость» у меня всё равно никто не отнимет. То, что я сижу сейчас на rue de l’Odeon, не означает, что я «менее русский». И говорю я на русском языке, и пишу я на русском языке, поэтому русская культура — это то, чем я дышу. Где я этим дышу — неважно.

И потом, понимаете, происходит удивительная вещь: раньше, когда мы выезжали из России, чтобы сыграть где-то концерт — ну, в том же Антверпене, например, — мы играли для небольшого количества русских людей, которые там жили. Они приходили, скорее, как в социальный клуб… А теперь мы играем в том же Антверпене, в том же зале, и там — такой приём, как в любом городе России. Или Украины (до…). То есть зал забит по самые стропила.

— Конечно, сейчас россиян за границей стало намного больше.

— Исходя из того, что я вижу, их стало в разы больше. И кто для них будет играть, если не мы?

И получается так, что у нас с Юрой Шевчуком разделение — он говорит: я обязан играть в России, даже если мне и не дают играть; и значит, я играть не буду. Но зато вместе со всеми — в России. А я нахожусь вне России, но играю, и играю для тех же людей, для которых играл всю жизнь. Просто большая часть моих слушателей в силу обстоятельств переехала.

Важно сказать, что я считаю себя не вправе судить о поведении людей, которые остаются в стране. Они могут справедливо заметить: «Вам легко говорить оттуда, а попробовали бы вы сказать это здесь». Критика «из-за стены» мне самому всегда казалась чем-то немного постыдным. Так что осуждать я никого не готов. Вот Сашу Сокурова вообще взяли и не выпустили. Когда государство неподвластно никакому контролю, оно может сделать всё что угодно и сказать, что «этого не было», или «так надо», или и то и другое. Дел с ними иметь нельзя никаких.

— Александр Николаевич Сокуров, и не только он, долго пытался выстраивать «требовательный диалог».

— Боюсь, что компромиссов с государством не бывает. Государство не считает тебя человеком.

— Вы уехали из России прямо 24 февраля?

— Дело в том, что я переехал в Лондон два с половиной года назад. Мне там удобнее заниматься записью музыки. А 23-го числа мы играли концерт в Петербурге. И весь концерт — я всем уже рассказывал об этом — у меня было страннейшее ощущение, что я играю в 1939 году где-то в Мюнхене.

— Отчего это ощущение возникало?

— Не знаю. Судя по всему, этот холодный змей уже в воздухе висел, и просто я его присутствие чувствовал. И 24-го я вернулся в Лондон. Билеты на этот день были куплены до — у меня в Лондоне идёт постоянная работа. Там работы вдвое больше или в пять раз больше, чем когда я живу в Петербурге.

— Может быть, ещё много лет не доведётся приехать в Петербург?

— Я даже не могу себе пока этого представить. То есть Господь меня хранит от того, чтобы я думал об этом. Я продолжаю считать, что мой дом в Петербурге. Остальное — не в моих руках.

Как бы ни было, я живу в мире. Вот небо — оно и есть небо. Оно в хорошую пору и в Сестрорецке — небо, и в Лондоне, и в Париже, и в Африке, и в Аргентине, и где угодно. И вот я под этим небом живу на этой земле.

У греческого мудреца Анаксагора, который всю жизнь занимался политикой, а потом ушёл (про это писал Диоген Лаэртский в «Жизнеописаниях великих философов»), спросили: ты больше не патриот, тебе нет дела до отечества? Он ответил: отнюдь нет, мне очень даже есть дело до отечества, — и указал на небо.

Я абсолютно разделяю его взгляд.

— На новом альбоме будет фьюжн, как часто бывало?

— Нет, это должен быть абсолютно чистый «Аквариум». Я за то и бьюсь уже полтора года, чтобы там не было ничего наносного. Поэтому некоторые песни по 30–40 миксов уже имеют.

— А «чистый «Аквариум» лично для вас — это что? У каждого ведь свой «Аквариум».

— Я когда-то сказал глупую, романтическую и претенциозную фразу, но тем не менее она правильна. Что «Аквариум» — небесный зверь. Он, с одной стороны, дикий, то есть не принимает условностей, принятых в обществе, а с другой стороны, он небесный — небесный эталон. И если в музыке это есть, то это «Аквариум», если нет — то я не уверен.

— Как вы думаете, какие причины привели к 24 февраля? Вы говорили, что «давно было видно», что к этому идёт, но тем не менее — несколько главных причин?

— Не моё дело это анализировать. Пусть рассуждают учёные, историки, философы. Социологи. Но скажу одно… Любые надежды на то, что этого не случится, были беспочвенны. Я ничего другого не ждал. У меня всегда было ощущение, что при имеющемся устройстве государственного аппарата ничего хорошего от него ждать нельзя. По самой простой причине — потому что этот аппарат заточен на самовыживание, на обеспечение хороших условий для самого себя — как и любая саморегулирующаяся система.

А раз заботится только о себе — значит, те, кем управляют, идут как дрова в топку.

Россия — место фантастическое, великолепное, полное естественной красоты… Здесь бесконечное количество прекрасных, достойных, интеллигентных и образованных людей. Говорю потому, что мало кто ездил по России так, как ездили мы.

Но время от времени происходит интересный процесс, он происходил за последний век уже несколько раз: вдруг получается, что огромное количество людей, живущих в России, вынуждено её покинуть. Как будто Вселенная говорит: так, очередная партия готова? Окей! Пошли отсюда вон!

Вообще поражает, какое количество красивых лиц — особенно мужских — я вижу и в Париже, и в Лондоне, и где угодно… Как будто нахожусь в кино. Где каждый второй фантастически красив… И когда сравниваешь с проходом по любому русскому городу, понимаешь, какие страшные вещи происходили у нас все время — то есть насколько вырезали генетически просто страну… Эта операция по уничтожению генофонда проходит почти что каждое поколение. И только-только вроде кто-то начинает появляться, и им опять: вы созрели? Всё!

Езжайте давайте. Просвещайте весь остальной мир. Оплодотворяйте мир. А мы будем растить новых. Вот сейчас они опять будут растить новых.

— Когда весь этот ужас завершится, вы примерно представляете?

— Не завершится, это будет продолжаться… будет видоизменяться постоянно. Будет, я уверен, что-то ещё большее. Такое, что я сейчас даже представить себе не могу…