Издание The Economist выпустило статью, посвященную жизни «интеллектуальной элиты», которая эмигрировала из России после начала войны в Украине.
The Economist выпустил статью про эмиграцию «российской интеллектуальной элиты»: мыльный пузырь лопнул, и дерьмо полилось нам в глаза
/nginx/o/2022/09/29/14865077t1hb8b7.png)
11 августа 2022, 13:42
В репортаже описывается жизнь в израильском Тель-Авиве и грузинском Тбилиси — двух весьма популярных городах для новой волны эмиграции. Героями публикации стали бывший глава «Яндекс.Лавки» Илья Красильщик и его девушка Соня Аршинова, медиаменеджер Илья Осколков-Ценципер, писатель Филипп Дзядко и другие эмигранты. Spletnik собрал интересные цитаты из публикации.
Начинается статья с довольно минорной ноты — по мнению журналистов, массовый отъезд представителей креативного класса будет иметь «драматические последствия» как для России, так и для самих «изгнанников».
Затем журналисты переходят к описанию одной из «домашних конференций» молодых эмигрантов (в возрасте от 20 до 30 лет) в Тбилиси, на которой те обсуждали самые разные темы. Вход на мероприятие, которое проходило в квартире, стоил 20 лари (около восьми евро).
Мероприятие было хорошо организовано, участники вели себя прилично, спиртного практически не было. В течение двух часов дюжина спикеров рассказывала о своих прошлых и настоящих занятиях. Их темы варьировались от «патологии пропаганды» и уборки улиц Тбилиси до утилизации, беспилотных автомобилей и помощи людям с психологическими травмами. В перерыве они попробовали домашние закуски, в том числе веганский безглютеновый торт. И по форме, и по содержанию конференция представляла образ страны, в которой участники хотели бы жить и которая теперь была изолирована от места, которое они когда-то называли домом.
Точных данных о том, сколько людей уехало из России с начала войны в Украине, нет. По оценкам, их количество варьируется от 150 до 300 тысяч. Считается, что в Грузии обосновалось около 50 тысяч человек, что, как говорится в статье, «является достаточно большим и внезапным притоком», который повысил местные расценки на аренду.
Диаспора состоит в основном из молодых, хорошо образованных, политически сознательных, активных, красноречивых и находчивых людей, то есть из российской интеллектуальной элиты,
— так описывает эмигрантов The Economist.
The Economist также приводит данные о географии и профессиональных занятиях уехавших граждан.
Опрос недавних эмигрантов показал, что около четверти уехавших обосновались в Грузии. Столько же отправились в Стамбул, еще 15% оказались в Армении (там не требуются виза для российских граждан). Почти половина уехавших работают в сфере IT, согласно опросу, проведенному в марте. Еще 16% были старшими менеджерами, еще 16% работали в сфере искусства и культуры. Лишь 1,5% эмигрантов когда-либо поддерживали путинскую партию «Единая Россия».
Опрос эмигрантов, проведенный в марте, показал, что 90% интересуются политикой, а 70% пожертвовали деньги неправительственным организациям и оппозиционным СМИ.
В статье говорится о том, что большинство из них уехали в первые дни после начала войны в Украине, и, по мнению журналистов, это был план Кремля.
Каким бы спонтанным и эмоциональным им ни казался их уход, он тоже был частью «кремлевской спецоперации». Распространение слухов о скором аресте или призыве на военную службу и преследование активистов и журналистов изгнали из страны тех, кто публично выступал против войны.
Многие из эмигрантов, переехав в новые страны, включились в волонтерские проекты, которые помогают украинским беженцам.
«Я никогда не голосовала за Путина, но я платила налоги в России и несу ответственность за его действия», — говорит Лариса Мельникова, один из соучредителей такого проекта, ранее работавшая в российском отделении американской транснациональной корпорации Boston Consulting Group.
Затрагивается в статье и тема влияния политических событий на отношения людей внутри своих семей, а также то, какую роль «европеизация» Москвы сыграла в нынешней ситуации.
В последнее время нарастает едва уловимая, но все же реальная напряженность между теми, кто уехал из России, и теми, кто остался, при всем сходстве их отношения к войне в Украине. За внешним видом хладнокровия и энергии эмигрантов скрывается боль сломанных жизней, раздробленной страны и покинутых в спешке домов.
В 1990-х и начале 2000-х дети советской интеллигенции отвергали убеждения своих родителей, высмеивали все советское и принимали капитализм, как они его понимали. Они не коснулись основ государства, но сделали Россию более пригодной для жизни и привлекательной. Они начали превращать Москву в комфортную европейскую столицу с велосипедными дорожками, модными художественными галереями и службой быстрой доставки еды.
Однако внешняя эстетика оказалась лишь иллюзией, по мнению журналистов. Об этом говорит и 50-летний медиаменеджер Илья Осколков-Ценципер, основатель «Афиши» и один из первых энтузиастов урбанизма — он был автором концепции и первым президентом Института медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка». Сейчас он проживает в Тель-Авиве. «Мы представляли и описывали Москву не как депрессивный и криминализированный город с социальными проблемами и неравенством, а как богемную европейскую столицу. Проект был настолько успешным, что мы начали верить, что изменение произошло на самом деле», — говорит он.
Процесс сосуществования креативного класса и государства The Economist описывает так: они жили в окружении империи, извлекая выгоду из российской экономики, основанной на нефти, но пытаясь построить свою собственную жизнь отдельно от государства, которое становилось все более милитаристским и репрессивным.
Свой опыт «прозрения» в The Econimist описала девушка медиаменеджера Ильи Красильщика, который после начала воны в Украине прославился скандальной статьей о том, что «русские провалились как нация».
26-летняя Аршинова была программным директором «Стрелки», ведущего московского института дизайна и архитектуры (его бар на крыше когда-то был прибежищем красивых людей со связями). Когда началась война против Украины, она работала над привлечением иностранных экспертов для чтения лекций по городскому дизайну. Они так и не приехали. В тот день, вспоминает она, «мыльный пузырь лопнул, и дерьмо полилось нам в глаза. Мы были в тылу врага, а врагом был наш собственный город и наша собственная страна. Мы капитулировали».
Пара переехала в Тбилиси.
При этом в материале The Economist отмечается, что многие воспринимают свою эмиграцию как временное явление.
Большинство эмигрантов признают, что им повезло, что они смогли уехать. Многие считают свое положение временным и продолжают обеспечивать себя, сдавая квартиры в России (к маю денежные потоки из России в Грузию выросли в десять раз).
Некоторые из тех, кто бежал в первые недели после начала войны в Украине и «кому не грозит непосредственная угроза ареста», даже временно вернулись в Россию, чтобы повидаться с родителями или заняться личными делами.
«Это самое странное чувство. Вы возвращаетесь, и все выглядит точно так же — тот же дантист, те же магазины, те же рестораны — но все изменилось», — говорит Лика Кремер, основатель студии «Либо/либо», которая известна резонансными подкастами о науке, истории, сексе, технологиях и психологии. По ее словам, наблюдать это «невыносимо».
Эмигранты признают, что у них есть своя идентичность и свои социальные связи, но теперь нет страны. Некоторые даже говорят о создании виртуального государства, в котором социальные структуры могут быть построены независимо от любой формы правления или даже географического положения.
«Россия — это не долгота и широта. Русская диаспора интеллектуально сильна, мотивирована и эмоционально заряжена, поэтому она, несомненно, выживет. И мы научились жить без государства», — говорит Филипп Дзядко, писатель и брат главного редактора телеканала «Дождь» Тихона Дзядко.
В качестве примера приводится деятельность СМИ, которые перебрались в Ригу и перевели свою деятельность в онлайн.
По мнению The Economist, «время на стороне эмигрантов», ведь большинству от 20 до 30 лет, а Владимиру Путину в этом году исполняется 70 лет.
Но сами эмигранты пока не столь оптимистичны, когда говорят о своем будущем. «Мы не знаем, где приземлимся. Потому что мы все еще в полете», — заключает Филипп Дзядко.