Геи, оппозиционеры и самогонщики: кто ходил в советские бани

"Русская Венера" Борис Кустодиев, 1926 год. Холст, масло. Фото: Wikipedia.org

На русском языке выходит книга слависта Итана Поллока «Когда б не баня, все бы мы пропали» — масштабный рассказ о том, как менялась роль бани в культуре России. «Афиша Daily» публикует фрагмент книги.

Как и рассказано в фельетоне Зощенко «Баня», опубликованном в том же [1925] году, голым людям было очень трудно уследить за номерками, выдаваемыми в обмен на одежду. Хуже того, воры легко подделывали номерки, чтобы забрать чужие вещи. Так что даже если моющиеся изобретали способ как‑то приторочить номерки к голому телу (персонаж Зощенко исхитрился привязать номерок веревкой к ноге), то не было никакой гарантии, что в итоге они получат свои вещи. У Зощенко рассказчик получил от гардеробщика чужие штаны. В одной статье, написанной как непосредственный отклик на фельетон Зощенко, советовалось выдавать в обмен на одежду не бумажный номерок, а шайку с написанным на ней номером: клиенту было бы легче ее удержать, а мошенникам — труднее подделать. Но такая практика не прижилась.

Кражи были лишь одной из множества проблем. Бани в эпоху НЭПа оставались настоящим очагом всевозможной нелегальной деятельности. Там происходили самоубийства, убийства, драки, побои — во всяком случае, об этом периодически сообщали в центральных газетах. В банях не только совершались насильственные преступления — там еще и собирались люди, которые «прогуливали и по бытовым условиям». Еще там часто гнали самогон, который затем выпивали прямо на месте. Кутежи, пьянство и неформальные посиделки превращали бани еще и в потенциальные рассадники политической крамолы.

В «Правде» писали, что в банях может разворачиваться политическая деятельность и агитация: власти призывали рабочих и красноармейцев ходить по баням, чтобы разъяснять народу вред от «оппозиционеров‑клеветников и подпольщиков».

На то, что нэповские бани по‑прежнему погрязали в буржуазности, наиболее явным образом указывало процветание в них проституции. Самым ярким примером служили Сандуновские бани в Москве. Официально Сандуны относились к числу трех городских бань, остававшихся под управлением Московского коммунального хозяйства (МКХ). На деле же чиновники МКХ отдали право на управление банями в частные руки. Поэтому Сандуны, хотя официально оставались в ведении городских служб, в действительности функционировали практически так же, как и до революции. МКХ не платило банщикам ни копейки. Напротив, город собирал с них арендную плату в обмен на позволение управлять банями и зарабатывать любыми доступными способами. Поскольку цены на входные билеты регулировались сверху, банщикам оставалось рассчитывать только на чаевые. Некоторые клиенты явно шли в баню за сексом и готовы были платить за него. Инспекция, проведенная Моссоветом в 1922 году, выявила, что банщики в семейном отделении Сандунов приводили клиентам проституток с улицы. За эту услугу банщикам перепадали чаевые и от клиентов, и от проституток.

Кроме того, гомосексуальная субкультура — с мужской проституцией и обменом товаров на секс, — подпольно процветавшая в подобных публичных местах до революции, частично возродилась.

Городские чиновники, не желая обременять себя еще и этой проблемой, просто закрывали на нее глаза.

После того как в Сандунах раскрыли схему сговора проституток с банщиками, «Правда» сообщила, что эта история вывела наружу «разврат», творившийся и ночью и днем в самом центре Москвы. Суд определил, что шайка проституток — это «следствие пережитка капиталистическо‑буржуазного строя», признал банщиков виновными и приговорил их к пяти годам тюрьмы. Два инспектора из городского управления получили по пять лет за «бездействие власти». Свидетели же, проходившие по тому делу, были настроены совсем иначе. Одна проститутка открыто заявила: «Я торгую собой по доброй воле и по доброй же воле даю банщику на чай, и никто мне запретить этого не может». Банщики тоже не понимали, почему к ним придираются: они говорили, что всегда этим занимались при царском режиме, да и в любом случае люди могут легко, без их помощи, найти проституток на улице. Они здесь — лишь посредники.

Несколько недель спустя «Правда» снова написала о «притоне разврата» в семейных номерах Сандуновских бань. На идеологическую проработку собрали большое количество рабочих, и представители власти объясняли им, что профессиональные проститутки, «загулявшие» и «мещаночки» — все несут равную ответственность за происходящее. Собравшимся рабочим полагалось усвоить, что так ходить «ночью на Цветной развлекаться», как они привыкли при царском режиме, при советской власти недопустимо. «Правда» с гордостью сообщала, что группа рабочих слушала эти наставления без улыбок и без смеха. Однако неясно, удалось ли их убедить в том, что проститутки, торгующие собой за деньги, — это плохо.

Писали об этом деле и «Известия», упоминая, что в семейном отделении самой популярной московской бани обнаружился «публичный дом», которым заправляли банщики. В «Известиях» сообщалась дополнительная характерная подробность: клиенты обычно были хорошо одеты и вели себя культурно. Большинство оказались женатыми. Иными словами, газетчики подразумевали, что эти люди заработали деньги в рыночной системе: или при НЭПе, или еще при царском режиме. В любом случае именно их капиталы способствовали поддержанию старой эксплуататорской системы.

Если выживание капиталистических элементов было движущей силой, стоявшей за неистребимой «буржуазной жизнью» в эпоху НЭПа, значит, наказание отдельных выловленных проституток и банщиков никак не могло решить проблему. В 1926 году «Правда» признала, что торговля телом продолжает процветать, а партийная «борьба с проституцией» терпит поражение, потому что среди женской домашней прислуги сохраняется высокий уровень безработицы. Бани оставались бойким местом для отчаявшихся женщин. Это утверждение подхватывали и «Известия»: там писали, что на Украине шайка «бандитов» держит баню, где посетителей моют проститутки, а какой‑то начальник добивается благосклонности работниц, водя их с собой в баню.

В 1926 году на заседании, где обсуждались проблемы проституции, многие выступавшие жаловались именно на бани.

Один наблюдатель сообщил, что видел, как в течение двух часов в Сандуны вошло больше пятидесяти проституток.

Центральный комитет по борьбе с проституцией дважды обращался с просьбой в Моссовет закрыть в Москве семейные бани, но никакие меры приняты не были.

Там, где власти видели порок, другие видели любовь. Советская зацикленность в первую очередь на гигиене не вполне вытеснила прежние представления о бане как о естественном и здоровом месте, неотъемлемом от жизни русской деревни. В старой поговорке баня именовалась «второй матерью», источником жизненных сил, и это не имело никакого отношения к официальной медицине или современным понятиям о чистоте. В бане, конечно, находили убежище секс и плотские желания, но там же взращивались чистота и красота. Именно такое представление о бане запечатлел Борис Кустодиев в своей картине «Русская Венера» (1926). На ней изображена смеющаяся молодая пышнотелая красавица с длинными золотистыми волосами, стоящая на ступеньках парилки в деревенской бане. Рядом с ней поднимаются клубы пара, в руке у нее — традиционный банный веник. В подлинности и в символическом значении ее статуса Венеры не может быть никаких сомнений: название картины обозначено на бумажке, заткнутой за доску, изображенную в правом нижнем углу полотна. Венера — римская богиня любви, плодородия и желания. Русская Венера воплощала те же самые начала. Хотя живопись Кустодиева и не походила на авангардное искусство революционных 1920‑х годов, большевики видели в его творчестве сочувствие своему делу. Впрочем, «Русская Венера» как раз изображала старую Россию, с которой революция еще не успела покончить. Миновало уже почти десять лет советской власти, а русское прошлое и русская баня проявляли упорную живучесть.