Дмитрий Нагиев: я собирал образ из ключевых моментов нации

Дмитрий Нагиев Фото: Ramil Sitdikov/Sputnik/Scanpix

Виталий Калоев в драме «Непрощенный» Сарика Андреасяна — первая за многие годы драматическая кинороль Дмитрия Нагиева. В ленте, основанной на реальных событиях, Нагиев играет пожилого осетинского архитектора, потерявшего семью в авиакатастрофе и жестоко за нее отомстившего.

КиноПоиск поговорил с актером о том, зачем он похудел на восемь килограммов, как входил в роль, об условиях работы и шутках на площадке.

Обычно чем жестче и мрачнее должен получиться фильм, тем веселее на съемочной площадке. Насколько это верно в случае с «Непрощенным»?

Ни насколько. Если бы мы делали фильм ужасов, мы бы, конечно, нашли повод посмеяться над нелепостью происходящего. Здесь все было иначе. Себя я считаю человеком с каким-то чувством юмора, Сарик тоже любит пошутить, но тут это было неуместно. Мой мастер говорил: «Когда человек за кулисами читает газету, а потом сразу выходит произносить свои реплики, у него они хорошими не получатся». На съемках «Непрощенного» мы все понимали, что стоит как-то внутренне вылететь из нужного нам настроения, начать придумывать шутки — и вернуться в фильм будет очень трудно. Я это говорю с сожалением, потому что такая обстановка совсем не способствует оптимизму и не несет ощущения легкости бытия. Не хочу сказать, что атмосфера была гнетущей. Тогда работать было бы вообще невыносимо. Она была камерной, тихой, несмотря на масштаб всего происходящего: поле катастрофы, обломки самолета, аэропорты. И мы — это единственный случай в моей практике — общались в несвойственной нам манере, в полтона. Группа очень корректно подходила к моему появлению в кадре. За несколько минут до команды «мотор!» все сами, без напоминаний замолкали. Сарик тихо в рацию говорил: «Дима, скажи, когда будешь готов». Я немного варился сам с собой, говорил, что готов, и мы начинали снимать сцену.

Для детей участие в таком фильме было, наверное, тяжелым испытанием. Обычно их специально как-то развлекают, веселят.

Сцен с детьми было мало, но это действительно было самым тяжелым. Особенно сцены, в которых герой ходит по полю, где разбросаны детские тела. Сарик очень доброжелательно и профессионально работает с детьми. Может, потому что он умный человек или потому что он сам отец. Он им весело говорил: «Так, ребята, мы сейчас будем снимать такую страшную сцену, которой мы должны удивить зрителя. Ложитесь на свои места. А теперь все замолкаем и перестаем двигаться!» Дети воспринимали это как игру, они не погружались в ужас происходящего. Еще им помогали расслабиться гримеры, особенно великая, на мой взгляд, Лена Ваховская. Она тихо и скромно говорила: «Приведите мне, пожалуйста, какую-нибудь хорошенькую девочку. Я хочу, чтобы она вот так лежала и чтобы головка у нее была оторвана, а ручка чтобы висела рядом, поблизости». У нее это звучало на удивление нежно.

Но ваша экранная дочь Карина Каграманян, говорят, все равно не могла сдержаться и плакала, когда герой держал ее на руках.

Ей пришлось нелегко. У меня в этой сцене вырывается откуда-то из глубины такой волчий вой, и получалось это, наверное, очень страшно. Я, по крайней мере, на это надеюсь. Карине это передавалось, она начинала рыдать, и мне приходилось не держать ее на вытянутых руках, как мы изначально планировали, а прижимать лицом к себе, чтобы зритель ничего не заметил. Понятно, что мы не могли делать много дублей такой сцены и ждать, пока Карина перестанет на меня реагировать. Ее нервы — и ничьи, наверное — такого бы не выдержали.

В остальных сценах вы делали больше дублей?

Сарик работает как Клинт Иствуд. Он делает несколько дублей, и если видит, что материал получился хороший, то останавливается. Многие режиссеры от страха делают дубль за дублем, потому что не доверяют сами себе. И потом степень моей погруженности в материал и, видимо, скромный уровень моего таланта не позволили бы делать много дублей в подобном фильме, где каждая сцена, даже простой подъем по лестнице для меня оказываются очень тяжелыми по внутренним затратам. Я, правда, не хотел бы об этом говорить более подробно, потому что это и нескромно, и глупо, и мало кому интересно.

К вопросу о скромности. Многие артисты, когда речь идет о важной для них роли в скромном проекте, отказываются от ряда пунктов в своем райдере и в договоре. Что для вас было важнее всего в суровых подмосковных съемках «Непрощенного»?

Для начала скажу, что у меня в принципе райдер очень скромный. Я недавно видел райдер одной певицы. Ее гонорар составляет копейки, зато условия у нее запредельные: билеты из Лондона туда и обратно первым классом, какие-то безумные гримерки. У меня ничего подобного нет. Я получаю зарплату и могу сам купить себе леденцы, если захочу. Мы с Сариком и его командой работаем не в первый раз, и они знают, что мне нужен отдельный вагончик, потому что я давно ни с кем вместе в вагончиках сидеть не хочу. У меня в райдере указано, что я могу заказывать себе питание из любого ресторана, который выберу сам. Но я ни разу этим не воспользовался. Я человек очень скромный и стеснительный и ел я то, что ела вся остальная группа. Причем не только на этой картине.

Вы освободили для фильма все свое время или делали перерывы на другие проекты?

Конечно, делал, хотя знал, что это совсем не в плюс работе. Но у меня были обязательства, а если я обещаю что-то, я делаю все, чтобы никого не подвести. Я уезжал на гастроли, меня ждали, потом мы опять прерывались. Еще одной сложностью было то, что мы снимали сцены не в хронологическом порядке. Мы начали со сцены на кладбище, которая в фильме находится ближе к финалу, и у меня не было времени настроиться на образ. Пришлось использовать то, что я придумал, сидя дома. Была опасность переиграть или недоиграть, недодать энергии сцене. Между прочим, именно поэтому в конце съемочного процесса первые сцены переснимают, потому что тогда уже лучше понятно, как надо играть героя. Здесь мы этого миновали.

Ваш герой не слишком многословен. Вы учили текст или делали упор на импровизацию?

Самым сложным было то, что у героя много диалогов на английском. А для меня английский — это примерно то же, что марсианский. По-английски я могу говорить только в магазинах — размер уточнить или цену. А здесь были сложно построенные фразы, которые пришлось заучивать. Остальные реплики я легко выучил, потому что сериальная школа заставляет запоминать быстро и держать в голове текст сколько потребуется. Иногда в день снимается по десять листов текста, и я его весь держу в голове. Потом, я очень исполнительный артист, я не позволяю себе приезжать неподготовленным. Практически все свое свободное время я трачу на то, чтобы учить текст. В любом случае для любого актера тяжелее всего играть сцену без слов, а у меня здесь таких было предостаточно. Такие сцены же почти всегда проседают, потому что актеры весь смысл закладывают в произносимый текст, а мне надо было его здесь, наоборот, усилить и приумножить.

Есть у вас особенные хитрости, чтобы после смены в сериале быстро перестроиться на образ Калоева?

Разумеется, но я оставлю их в секрете, а то бездарности еще воспользуются ими. Талантливым людям мои хитрости просто не нужны. И зрителю тоже. Пусть для него это будет сказка, в которую можно погрузиться, даже если она страшная. Ладно, кое-что скажу. Мне очень помогали линзы, которые я надевал для роли Калоева. Я в них почти ничего не видел, они были плотные и совсем не подходили моим глазам. Но с их помощью удалось создать этот слепой взгляд, который поражает у Калоева. Добавим грим. Обычно было так. Я в отличном настроении приезжал на площадку, меня вели гримироваться. Наклеивалась борода, надевались линзы, и Лена Ваховская говорила: «Пожалуйста, всем тихо. Фродо надел кольцо». С этого момента я погружался в свой темный мир.

Кому пришло в голову, что вы для съемок должны похудеть на восемь килограммов?

Мне никто не ставил такой задачи, да я и был совсем не жирный к началу съемок. Но мне показалось, что если я буду чувствовать свои ребра, то мне это добавит ощущения хрупкости. Я пришел на съемки, и гримеры с костюмерами зарыдали, потому что три месяца назад они делали мерки с несколько другого человека. Бороды и штаны стали мне велики, но по улыбке Сарика я понял, что поступил правильно.

Голос, осанка, тяжеловесность, неуклюжесть вашего Калоева — он совсем не похож на своего прототипа. Почему он у вас именно такой?

Я всегда говорил, что никогда не пытался играть реального Виталия Калоева. Я никудышный пародист, а это была бы точно пародия. Я собирал образ из ключевых моментов нации, точечных штрихов настоящего Калоева, хотя я сознательно старался не проводить никакого ресерча. Но мне всегда было проще показать, чем рассказать такие вещи. Мы с Сариком стали обсуждать моего Калоева, и я ему так и сказал: «Я тебе покажу, как я это вижу, а ты скажешь, правильно ли все понял». И мой вариант пошел в работу.

Вам после этой роли стали предлагать сыграть в драмах?

Знаете, мне присылают много сценариев, но меня не жанр интересует, а образ. Вот, скажем, сейчас мне предлагают сыграть Остапа Бендера. И я в нерешительности — отважиться или нет. Эта роль мне кажется по сложности вполне соизмеримой с ролью Калоева. И верхняя моя половина кричит: «Конечно, соглашайся, бери!» А нижняя тихо писает под себя от страха. А вы бы как поступили?